Неточные совпадения
Зачем, когда
в душе у нее была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте
жизни, который может
иметь ужасные последствия, зачем ей
в эту минуту надо было притворяться пред чужим человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она не знала; но, тотчас же смирив
в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
— Входить во все подробности твоих чувств я не
имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь
в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред
собой и пред Богом указать тебе твои обязанности.
Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за
собой тяжелую кару.
О
себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его
в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду,
имел много неприятелей, покушавшихся даже на
жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши
в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Она сообщала, между прочим, что, несмотря на то, что он, по-видимому, так углублен
в самого
себя и ото всех как бы заперся, — к новой
жизни своей он отнесся очень прямо и просто, что он ясно понимает свое положение, не ожидает вблизи ничего лучшего, не
имеет никаких легкомысленных надежд (что так свойственно
в его положении) и ничему почти не удивляется среди новой окружающей его обстановки, так мало похожей на что-нибудь прежнее.
Тогда, испуганный этим, он спрятался под защиту скуки, окутав ею
себя, как облаком. Он ходил солидной походкой, заложив руки за спину, как Томилин,
имея вид мальчика, который занят чем-то очень серьезным и далеким от шалостей и буйных игр. Время от времени
жизнь помогала ему задумываться искренно:
в середине сентября,
в дождливую ночь, доктор Сомов застрелился на могиле жены своей.
А минутами ему казалось, что он чем-то руководит, что-то направляет
в жизни огромного города, ведь каждый человек
имеет право вообразить
себя одной из тех личностей, бытие которых окрашивает эпохи. На собраниях у Прейса, все более многолюдных и тревожных, он солидно говорил...
«Я не Питер Шлемиль и не буду страдать, потеряв свою тень. И я не потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за
собою тень, которая становится все тяжелее. Я уже прожил половину срока
жизни,
имею право на отдых. Какой смысл
в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл
жизни?.. Смешно
в моем возрасте ставить “детские вопросы”».
«Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут
в своих шкурах…
в своих ролях. Я тоже
имею право на удобное место
в жизни…» — соображал Самгин и чувствовал
себя обновленным, окрепшим, независимым.
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он
себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „
в портрете есть правда,
жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает…
Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
Сектантская психология и
в религиозной
жизни есть уклон и ведет к самоутверждению и самопогруженности, а
в жизни политической она не
имеет никаких прав на существование, так как всегда является сотворением
себе кумира из относительных вещей мира, подменой Абсолютного Бога относительным миром.
Ибо зрит ясно и говорит
себе уже сам: «Ныне уже знание
имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет
в любви моей, не будет и жертвы, ибо кончена
жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой (то есть вновь даром земной
жизни, прежней и деятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши; нет уже
жизни, и времени более не будет!
Моя Альпа не
имела такой теплой шубы, какая была у Кады. Она прозябла и, утомленная дорогой, сидела у огня, зажмурив глаза, и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной
жизни. Свернувшись калачиком, она легла
в стороне и тотчас уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на месте, ложилась на другой бок и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть
себя дыханием.
На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали. Захватив с
собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь
в направлении к юго-западу и
имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С одной стороны были только мох и хвоя, с другой — смешанные лиственные леса, полные
жизни.
Проникнуть
в самую глубь тайги удается немногим. Она слишком велика. Путнику все время приходится
иметь дело с растительной стихией. Много тайн хранит
в себе тайга и ревниво оберегает их от человека. Она кажется угрюмой и молчаливой… Таково первое впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает к ней и тоскует, если долго не видит леса. Мертвой тайга кажется только снаружи, на самом деле она полна
жизни. Мы с Дерсу шли не торопясь и наблюдали птиц.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны
в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет
в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся
в воздухе, как аромат
в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за
собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не
имеет своей воли, должна угождать, принуждать
себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
— А энергия работы, Верочка, разве мало значит? Страстное возбуждение сил вносится и
в труд, когда вся
жизнь так настроена. Ты знаешь, как действует на энергию умственного труда кофе, стакан вина, то, что дают они другим на час, за которым следует расслабление, соразмерное этому внешнему и мимолетному возбуждению, то
имею я теперь постоянно
в себе, — мои нервы сами так настроены постоянно, сильно, живо. (Опять грубый материализм, замечаем и проч.)
Иван Петрович вел
жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что
в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу
имел он великую склонность, но стыдливость была
в нем истинно девическая. [Следует анекдот, коего мы не помещаем, полагая его излишним; впрочем, уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина
в себе не заключает. (Прим. А. С. Пушкина.)]
Пан Уляницкий ничего не
имел против этого и только, приступая к бритью, предупреждал нас, чтобы мы вели
себя смирно, так как малейшее нарушение порядка
в эту важную минуту угрожает опасностью его
жизни.
— Потому глубочайшее уважение, — продолжала также серьезно и важно Аглая
в ответ почти на злобный вопрос матери, — потому что
в стихах этих прямо изображен человек, способный
иметь идеал, во-вторых, раз поставив
себе идеал, поверить ему, а поверив, слепо отдать ему всю свою
жизнь.
— Я моложав на вид, — тянул слова генерал, — но я несколько старее годами, чем кажусь
в самом деле.
В двенадцатом году я был лет десяти или одиннадцати. Лет моих я и сам хорошенько не знаю.
В формуляре убавлено; я же
имел слабость убавлять
себе года и сам
в продолжение
жизни.
И представлял государю, что у аглицких мастеров совсем на всё другие правила
жизни, науки и продовольствия, и каждый человек у них
себе все абсолютные обстоятельства перед
собою имеет, и через то
в нем совсем другой смысл.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю
жизнь в куренях, куда уводил с
собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно
иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, —
в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
Эта высокая цель
жизни самой своей таинственностию и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла душу мою — я как будто вдруг получил особенное значение
в собственных своих глазах: стал внимательнее смотреть на
жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за
собою, как за частицей, хотя ничего не значущей, но входящей
в состав того целого, которое рано или поздно должно было
иметь благотворное свое действие.
Лиза оставалась неподвижною одна-одинешенька
в своей комнате. Мертвая апатия, недовольство
собою и всем окружающим, с усилием подавлять все это внутри
себя, резко выражались на ее болезненном личике. Немного нужно было
иметь проницательности, чтобы, глядя на нее теперь, сразу видеть, что она во многом обидно разочарована и ведет свою странную
жизнь только потому, что твердо решилась не отставать от своих намерений — до последней возможности содействовать попытке избавиться от семейного деспотизма.
Так она, например, вовсе не
имела определенного плана, какой характер придать своему летнему житью
в Богородицком, но ей положительно хотелось прожить потише, без тревог, — просто отдохнуть хотелось. Бертольди же не искала такой
жизни и подбивала Лизу познакомиться с ее знакомыми. Она настаивала позвать к
себе на первый раз хоть Бычкова, с которым Лиза встречалась у маркизы и у Бертольди.
Доктор
имел в своей
жизни много доводов
в пользу практического смысла Нечая и взял его слова, как говорят
в Малороссии, «
в думку», но не усвоил
себе нечаевского взгляда на дела и на личность Арапова, а продолжал
в него всматриваться внимательнее.
Если каждый из нас попробует положить, выражаясь пышно, руку на сердце и смело дать
себе отчет
в прошлом, то всякий поймает
себя на том, что однажды,
в детстве, сказав какую-нибудь хвастливую или трогательную выдумку, которая
имела успех, и повторив ее поэтому еще два, и пять, и десять раз, он потом не может от нее избавиться во всю свою
жизнь и повторяет совсем уже твердо никогда не существовавшую историю, твердо до того, что
в конце концов верит
в нее.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что
в Демидовском студенты
имеют единственное развлечение для
себя — ходить
в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая
жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам
в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей
жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука
в халат, со щегольской гитарой
в руках, укладывался
в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся
жизнь Имплева
имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение
в самого
себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его
жизни.
Конечно,
в этой громадной перестройке принимали участие сотни гораздо более сильнейших и замечательных деятелей; но и мы, смею думать,
имеем право сопричислить
себя к сонму их, потому что всегда, во все минуты нашей
жизни, были искренними и бескорыстными хранителями того маленького огонька русской мысли, который
в пору нашей молодости чуть-чуть, и то воровски, тлел, — того огонька, который
в настоящее время разгорелся
в великое пламя всеобщего государственного переустройства».
—
Жизнь вольного казака, значит, желаете
иметь, — произнес Захаревский; а сам с
собой думал: «Ну, это значит шалопайничать будешь!» Вихров последними ответами очень упал
в глазах его: главное, он возмутил его своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. «Впрочем, — успокоил он
себя мысленно, — если жену будет любить, так та и служить заставит!»
А Марья Петровна была довольна и счастлива. Все-то она
в жизни устроила, всех-то детей
в люди вывела, всех-то на дорогу поставила. Сенечка вот уж генерал — того гляди, губернию получит! Митенька — поди-ка, какой случай
имеет! Феденька сам по
себе, а Пашенька за хорошим человеком замужем! Один Петенька сокрушает Марью Петровну, да ведь надо же кому-нибудь и бога молить!
Ты не можешь
себе представить, какое горькое значение
имеют в жизни женщины тряпки, на которые ты едва обращаешь внимание.
—
В настоящее время, пришедши
в преклонность моих лет, я, милостивый государь, вижу
себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет,
имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым монастырям и обителям, не столько помышляя о настоящей
жизни, сколько о
жизни будущей…
Ну что это за
жизнь? спрашиваю я вас, и может ли,
имеет ли человек право отдавать
себя в жертву геморрою?
— Помилуйте, матушка Мавра Кузьмовна, — взмолился Половников, — что ж, значит, я перед господином чиновником могу?.. если бы я теперича сказать что-нибудь от
себя возможность
имел, так и то, значит, меня бы
в шею отселе вытолкали, потому как мое дело молчать, а не говорить… рассудите же вы, матушка, за что ж я, не будучи, можно сказать, вашему делу причинен, из-за него свою
жизнь терять должон… ведь я, все одно, тамгу свою господину чиновнику оставлю.
В продолжение целой зимы она прожила
в чаду беспрерывной сутолоки, не
имея возможности придти
в себя, дать
себе отчет
в своем положении. О будущем она, конечно, не думала: ее будущее составляли те ежемесячные пятнадцать рублей, которые не давали ей погибнуть с голода. Но что такое с нею делается? Предвидела ли она, даже
в самые скорбные минуты своего тусклого существования, что ей придется влачить
жизнь, которую нельзя было сравнить ни с чем иным, кроме хронического остолбенения?
И насилу его высокопреосвященство добились, что он повинился: «Виноват, — говорит, —
в одном, что сам, слабость душевную
имея и от отчаяния думая, что лучше
жизни себя лишить, я всегда на святой проскомидии за без покаяния скончавшихся и руки на ся наложивших молюсь…» Ну, тут владыко и поняли, что то за тени пред ним
в видении, как тощие гуси, плыли, и не восхотели радовать тех демонов, что впереди их спешили с губительством, и благословили попика: «Ступай, — изволили сказать, — и к тому не согрешай, а за кого молился — молись», — и опять его на место отправили.
Я, разумеется, далек от того, чтобы утверждать, что русская
жизнь имеет исключительно дело с берейторами, идиотами и расточителями, но для меня вполне несомненно, что всякое негодующее и настойчивое слово, посланное навстречу расхищению и идиотству, неизбежно и как-то само
собой зачисляется
в категорию"неотносящихся"дел.
—
В том суть-с, что наша интеллигенция не
имеет ничего общего с народом, что она жила и живет изолированно от народа, питаясь иностранными образцами и проводя
в жизнь чуждые народу идеи и представления; одним словом, вливая отраву и разложение
в наш свежий и непочатый организм. Спрашивается: на каком же основании и по какому праву эта лишенная почвы интеллигенция приняла на
себя не принадлежащую ей роль руководительницы?
Ведут ли населяющие их жители какую бы то ни было самостоятельную
жизнь и
имеют ли свойственные всем земноводным постоянные занятия? пользуются ли благами общественности, то есть держат ли, как
в прочих местах, ухо востро, являются ли по начальству
в мундирах для принесения поздравлений, фигурируют ли
в процессах
в качестве попустителей и укрывателей и затем уже,
в свободное от явок время, женятся, рождают детей и умирают, или же представляют
собой изнуренный летнею беготнёю сброд, который, сосчитав барыши, погружается
в спячку, с тем чтоб проснуться
в начале апреля и начать приготовление к новой летней беготне?
И я вот, по моей кочующей
жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому
имел честь представляться
в качестве русского путешественника, и, признаюсь,
в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не говоря об уме (дурака писателя и артиста я не могу даже
себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.
Происходило ли это оттого, что прозаические воспоминания детства — линейка, простыня, капризничанье — были еще слишком свежи
в памяти, или от отвращения, которое
имеют очень молодые люди ко всему домашнему, или от общей людской слабости, встречая на первом пути хорошее и прекрасное, обходить его, говоря
себе: «Э! еще такого я много встречу
в жизни», — но только Володя еще до сих пор не смотрел на Катеньку, как на женщину.
В руках у Арины Прохоровны кричало и копошилось крошечными ручками и ножками маленькое, красное, сморщенное существо, беспомощное до ужаса и зависящее, как пылинка, от первого дуновения ветра, но кричавшее и заявлявшее о
себе, как будто тоже
имело какое-то самое полное право на
жизнь…
«Как это удивительно, — подумал он про
себя, — что я так долго шел рядом с этою коровой и мне не пришло
в голову попроситься к ним сесть… Эта “„действительная
жизнь”
имеет в себе нечто весьма характерное…»
— А я вас не прощаю и не извиняю, — ответила та ему, — и скажу прямо: если вам не угодно будет дать сегодня же бумагу, которую я требую от вас, то я еду к генерал-губернатору и расскажу ему всю мою
жизнь с вами, — как вы развращали первого моего мужа и подставляли ему любовниц, как потом женились на мне и прибрали к
себе в руки весь капитал покойного отца, и, наконец, передам ему те подозрения, которые
имеет на вас Марфин и по которым подан на вас донос.
И будет его
жизнь идти своим чередом, не спрашивая, укладываются или нет его лучшие стремления
в ее тяжелые требования, и долго, может быть, она будет плести свой пестрый узор, где каждая подробность, взятая отдельно, не
имеет понятного смысла, но где все явления держатся меж
собою неразрывною цепью, истекая одно из другого со строгою последовательностью.
Кроме того, ему небезызвестно было, что церковная земля еще не была надлежащим образом отмежевана и что Иудушка не раз, проезжая мимо поповского луга, говаривал: «Ах, хорош лужок!» Поэтому
в светское обращение батюшки примешивалась и немалая доля «страха иудейска», который выражался
в том, что батюшка при свиданиях с Порфирием Владимирычем старался приводить
себя в светлое и радостное настроение, хотя бы и не
имел повода таковое ощущать, и когда последний
в разговоре позволял
себе развивать некоторые ереси относительно путей провидения, предбудущей
жизни и прочего, то, не одобряя их прямо, видел, однако,
в них не кощунство или богохульство, но лишь свойственное дворянскому званию дерзновение ума.
Это до такой степени въелось
в нравы, что никто даже не замечает, что тут кроется самое дурацкое противоречие, что правда
жизни является рядом с правдою лицемерия и обе идут рука об руку, до того перепутываясь между
собой, что становится затруднительным сказать, которая из этих двух правд
имеет более прав на признание.
Ведь, как это ни просто, и как ни старо, и как бы мы ни одуряли
себя лицемерием и вытекающим из него самовнушением, ничто не может разрушить несомненности той простой и ясной истины, что никакие внешние усилия не могут обеспечить нашей
жизни, неизбежно связанной с неотвратимыми страданиями и кончающейся еще более неотвратимой смертью, могущей наступить для каждого из нас всякую минуту, и что потому
жизнь наша не может
иметь никакого другого смысла, как только исполнение всякую минуту того, что хочет от нас сила, пославшая нас
в жизнь и давшая нам
в этой
жизни одного несомненного руководителя: наше разумное сознание.